Убийца внутри меня - Страница 36

У него было все, но почему-то он посчитал, что лучше не иметь ничего.

История звучит довольно сумбурно, и, возможно, она не имеет ко мне никакого отношения. Сначала я считал, что имеет, а сейчас, проанализировав ситуацию — гм… не знаю. Просто не знаю.

Я понимал, что должен убить Эми. И мог вполне логично объяснить это. Но каждый раз, думая об этом, я останавливался и снова спрашивал себя зачем. Я занимался чем-то, например читал или просто сидел с ней. И внезапно меня оглушала мысль, что я убью ее, и эта мысль казалась мне настолько сумасшедшей, что я едва не начинал хохотать. Потом я начинал анализировать и понимал причину, понимал, что этого не избежать, и…

Ощущения те же, как когда ты спишь, бодрствуя, и бодрствуешь, когда спишь. Фигурально выражаясь, я щипал себя. И не один раз. Я просыпался и попадал в своего рода противоположность: я возвращался в кошмар, в котором должен жить. И все становилось ясным и обоснованным.

Однако я до сих пор не знал, как это провернуть. Я не мог придумать способ, который помог бы мне остаться чистым или хотя бы относительно чистым. И нужно учитывать еще кое-что. Я действительно Шалтай-Болтай, как сказал Ротман, и не могу долго балансировать на краю.

Я никак не мог придумать способ и при этом должен был постоянно помнить, зачем я это делаю. И наконец меня осенило.

Я нашел способ, потому что другого выхода не было. Я больше не мог тянуть.

Это произошло через три дня после моего разговора с Ротманом. Была суббота, день зарплаты. Я должен был дежурить, но по какой-то причине не смог заставить себя пойти в департамент. Весь день я провел в доме с опущенными жалюзи, слоняясь из комнаты в комнату. Наступила ночь. Я продолжал сидеть в отцовском кабинете с включенной настольной лампой. Внезапно я услышал легкие шаги на террасе и шорох открывающейся наружной двери.

Для Эми слишком рано. Я не испугался: люди часто вот так вот приходили в наш дом.

Я приблизился к двери кабинета в тот момент, когда он вошел в холл.

— Сожалею, незнакомец, — сказал я. — Доктор больше не принимает. Табличка осталась как память.

— Все в порядке, приятель. — Он пошел на меня, и я вынужден был попятиться. — Просто небольшой ожог.

— Но я не знаю…

— От сигары, — сказал он. И вытянул руку ладонью вверх.

И тут я узнал его.

Ухмыляясь, он сел в просторное кожаное кресло отца и положил руку на подлокотник, при этом сбив со стола чашку и блюдце.

— Есть разговор, приятель, и еще у меня в горле пересохло. У тебя есть виски? Запечатанная бутылка? Я не такой наглец, как можно подумать, но есть места, понимаешь ли, где мне хотелось бы видеть пломбу на бутылке.

— У меня есть телефон, — сказал я, — и тюрьма в шести кварталах отсюда. А теперь убирай поскорее свою задницу, иначе окажешься за решеткой.

— Э-эх, — вздохнул он. — Если хочешь воспользоваться телефоном, приятель, флаг тебе в руки.

Я направился к телефону. Я прикинул, что он испугается, а мое слово будет иметь гораздо больший вес, чем слово какого-то бродяги. Ни у кого на меня ничего нет, и я все еще Лу Форд. Не успеет он и рта раскрыть, как кто-нибудь уже запихнет ему кляп.

— Давай-давай, приятель, только это тебе дорого обойдется. Очень дорого. Дороже, чем обожженная ладонь.

Я положил руку на телефон, но трубку не снял.

— Ладно, — сказал я, — давай поговорим.

— Я заинтересовался тобой, приятель. Я целый год провел на гороховой ферме в Хьюстоне и видел ребят вроде тебя. Я понял, что наблюдение за тобой может принести немалую выгоду. В ту ночь я следил за тобой. Слышал, как ты разговаривал с тем парнишкой…

— Как я вижу, это дало тебе пищу для размышлений, да? — спросил я.

— Нет, сэр, — покачал он головой. — Это вообще ничего не дало. И ничего не давало до тех пор, пока пару дней назад ты не приехал на ту старую ферму, где я обитаю. Но и тогда это ничего не дало, однако потом… Так у тебя есть виски, приятель? Непочатая бутылка?

Я сходил в лабораторию и принес бутылку, прихватив с собой стакан. Он вскрыл бутылку и налил себе полстакана.

— Ты хозяин — ты и выпей, — сказал он и протянул мне стакан.

Я выпил — мне нужно было выпить, — а потом отдал ему стакан. Он бросил его на пол к чашке и блюдцу, приложился к бутылке, сделал большой глоток и вытер губы.

— Нет, сэр, — продолжал он, — тогда это ничего не значило. Только я не мог болтаться там постоянно. Утром в понедельник я отправился на «трубу» в поисках работы. Меня поставили на отбойный молоток в бригаду, которая работала у черта на куличках — аж на реке Пекосе. Так далеко, что я не смог добраться до города в день моей первой получки. Нас было трое, отрезанных от проклятого мира. А вот следующий день получки был совсем другим. Мы закончили на Пекосе, и я получил свои денежки. Я узнал новости, приятель, и вот тут все, что ты говорил и делал, стало значить очень много.

Я кивнул. Я ощущал странную радость. Я уже ничего не мог изменить, время поджимало, и все детали мозаики постепенно вставали на свои места. Я понял, что должен сделать это, и не собирался откладывать.

Он снова приложился к бутылке и достал из кармана рубашки сигарету.

— У меня хорошие мозги, а закон ни разу не помог мне, следовательно, я тоже не должен помогать ему. Пока не припрет. Сколько, по-твоему, стоит возможность жить на свете?

— Я… — Я замотал головой. Спешить нельзя. Иначе я выдам себя. — У меня нет денег, — сказал я. — Только то, что я зарабатываю.

— У тебя есть этот дом. Думаю, за него дадут кругленькую сумму.